Руководитель отдела плазменных аэрокосмических технологий Института тепло- и массообмена имени А.В. Лыкова Национальной академии наук Беларуси Владимир Ермаченко создал торцевой холловский ускоритель, аналогов которому нет в мире.

Сын полка

Настойчивый характер изобретателя формировался с детства. Жизнь с пяти лет испытывала парнишку на прочность.

В 1941 году его отец Иван Харитонович Конойко служил в Каунасе. И вот — война. Резкий звонок телефона и голос отца: “Срочно собирайтесь, берите только необходимое, за вами и остальными семьями офицеров высланы две машины…”

Мама, бабушка и Володя срочно погрузились. А в городе идет стрельба, на окраине грабят склады. Только выбрались на трассу — налетели фашистские самолеты. Водители кричат: “Прыгайте на обочину и бегите в лес!” Одну из машин разбомбили. Осталась только полуторка. Но сколько человек она может вместить?

Кое-как добрались до Орши. Сели в поезд в сторону Смоленска. Но в пути эшелон атаковала стая вражеских стервятников. Одна из бомб угодила в их вагон. Погибли мама и бабушка, а мальчик остался жив.

Сначала его приютили зенитчики. Но, поразмыслив, передали контрразведчикам. Мол, у них безопаснее, они больше времени в тылу…

С этим полком Володя дошагал до самого Берлина. Здесь контрразведчики получили задание поехать в лагерь Заксенхаузен и захватить эсэсовцев, которые, может быть, еще скрываются там. Бойцы и офицеры вскочили на машины, взяли легкое оружие, собак. Разведка уверяла: крупные подразделения фашистов ушли на запад. Но при подъезде к центральным воротам лагеря на прибывших советских солдат напали эсэсовцы, у которых были даже бронетранспортеры…

— Я ехал с командиром полка и своим приемным отцом капитаном Ермаченко, — вспоминает Владимир Степанович. — Был с нами и ординарец. Вражеский снаряд неожиданно угодил в левое колесо машины. Она резко завалилась на бок. Погиб командир, ординарцу перебило руку, Степана Ивановича контузило, он потерял сознание, а в меня впились три осколка. Подбежали эсэсовцы, расстреляли ординарца, а мне приказали: “Вэк, киндер!”

Но тут подошла наша танковая часть.

В концлагере мне удалили глаз. И кто — немецкие врачи. Помню, как делали операцию. Дали полстакана спирта и засунули железку между зубов, чтобы не кричал от боли.

Ученик Королева

— Окончил школу, поступил в Московский авиационный институт. Тогда все хотели стать летчиками, мечтали о небе, — продолжает Владимир Степанович.

— Как вы смогли поступить в МАИ, где такая строгая комиссия, когда у вас проблема с глазом? — удивляюсь я.

— Признаюсь, схитрил. Я по команде закрывал руками только один глаз, который у меня удалили. Врачи не заметили фокуса. Я, вообще-то, был хорошим спортсменом…

Учился Владимир Ермаченко в Московском авиационном институте в 60-е годы прошлого столетия. Годы знаковые, наполненные большими событиями и открытиями. Какие преподаватели были! Какие имена! Прежде всего Сергей Павлович Королев — основатель практической космонавтики. К тому времени он уже был академиком, членом президиума Академии наук страны.

— Королев читал нам лекции на протяжении примерно двух-трех лет по разработке и проектированию космических аппаратов, ракет-носителей, — вспоминает Владимир Степанович. — Человек он был простой. Любил пошутить, к студентам относился демократично, легко, свободно можно было с ним побеседовать. И, самое главное, без проблем можно было сдавать ему экзамены. Плохих оценок не ставил. Да и молодежь тогда рвалась к знаниям, много читала, познавала мир, интересовалась космосом. Я занимался на факультете летательных аппаратов, а кафедра называлась “Баллистические и космические летательные аппараты”. В те годы ее возглавлял тоже известный ученый Вячеслав Мишин, заместитель Сергея Павловича. И наше отделение было кузницей кадров для конструкторского бюро, которое так и называлось: КБ Королева.

— Владимир Степанович, а с Га­гариным вы встречались?

— Конечно. Не помню, на какой день после возвращения Юрия Алексеевича на Землю нас предупредил завкафедрой, что вместе с Сергеем Павловичем Королевым к нам приедет Гагарин. Надо ли говорить, какой интерес был к той встрече? Юрий Алексеевич приехал, но не выступал, а отвечал на наши вопросы. Он все объяснял, рассказывал, шутил, с ним было легко общаться.

Запомнилась встреча и с нашим вторым космонавтом — Германом Титовым. Помню, в тот день я сдавал Вячеславу Мишину экзамен по проектированию летательных аппаратов. У меня был проект разработки второй ступени ракетоносителя. Только я расположился с чертежами, готовясь отвечать, как вдруг в аудиторию входят Сергей Королев, Герман Титов и его отец Степан Павлович, который был учителем в Свердловске. Так что мне пришлось отвечать не Мишину, а Королеву и Титову. Все прошло нормально, я получил пятерку.

Были у меня встречи и с космонавтом Виталием Севастьяновым — в общежитии наши комнаты находились рядом. А поводом для встреч служило общее хобби: мы оба любили играть в шахматы.

Создатель уникального ускорителя

Владимир Степанович не остался в Москве, а поехал в КБ “Южное” в Днепропетровск. Почему? Как ни странно, но он считал, что этот украинский город ближе к Минску. И потом: рядом Днепр течет, а он ведь на этой реке родился, в Могилеве…

Возглавлял КБ “Южное”, эту кузницу космической техники, известнейший ученый, генеральный конструктор Михаил Кузьмич Янгель. Он был маститый специалист по носителям и космическим аппаратам, как и Королев, но больше занимался боевыми изделиями, ракетным щитом Советского Союза, спутниками-фоторазведчиками.

— А как оказались в Минске? — интересуюсь у ветерана.

— Я проработал в КБ “Южное” четыре года. Но старики родители в Минске звали меня к себе. Приехал, устроился в Институт тепло- и массообмена, где была лаборатория высоких температур, которая занималась как раз разработками и исследованиями плазмотронов, на которых можно было моделировать полеты космических аппаратов в атмосфере Земли и других планет. И я начал заниматься ими.

— Здесь вы, Владимир Степанович, и осуществили мечту своей жизни, создав мощный торцевой холловский ускоритель?

— Идею подали московские друзья. Полгода ушло на разработку конструкции. В день запуска я записал в рабочем журнале: “Черный день”. Но он оказался светлым. Все получилось с первого раза. Шел март 1974 года…

Я видел это чудо техники. Машина напоминает остов ракеты с множеством патрубков, присосок, проводов, насосов. За окошком иллюминатора — плазма. Но видимая часть — это не вся установка. Фундамент системы базируется в подвале. В полный рост он высотой с четырехэтажный дом. Представляете масштабы?!

Но дело не в масштабах, а в удивительных возможностях.

Чтобы было понятно, поясню на простом примере. Пожарный не шагнет в жуткое пламя, если на нем нет специальной, не боящейся огня одежды, которая проверена в реальных условиях. Такая “одежда” должна быть и на космических аппаратах. Любой аппарат сгорит или будет сильно поврежден, если нет на нем надежной теплозащиты, которая возьмет на себя чудовищную энергию…

— Мы работали и работаем по заказам таких известных во всем мире российских учреждений и предприятий, как НПО имени С.А. Лавочкина, РКК “Энергия”, — рассказывает Владимир Степанович. — Результаты наших исследований реализованы в проектах “Марс-96”, “Демонстратор”, “Система спасения блока “Фрегат”. Мы трудились над многослойной теплозащитой спускаемой в атмосферу Марса малой посадочной метеостанции. Ускоритель активно использовался для моделирования термоаэродинамического нагрева и экспериментальной отработки теплозащитных покрытий практически для всех основных ракетно-космических систем, создаваемых в СССР и в Российской Федерации. К ним можно отнести серию спускаемых аппаратов “Союз”, автоматические аппараты “Марс”, ракетно-космическую систему “Энергия-Буран”, а также носители разного класса: “Союз”, “Протон”, Н-1, “Энергия-М” и другие. И ни за один проект нам не пришлось краснеть. В октябре нынешнего года стартует российский космический аппарат. Он направится к спутнику Марса Фобосу. В реализации этого проекта активное участие принимал и отдел плазменных аэрокосмических технологий нашего института. Намеченная работа завершена, и завершена успешно. В документе, который прислали недавно из Москвы, дана высокая оценка того, что сделал коллектив нашего отдела.

У Владимира Ермаченко более ста научных трудов и статей. Его зовут прочитать лекции в Днепропетровске и в Москве, в Индии и Кембридже. А он не едет. Причина одна: работа. И это не отговорка. Это — правда.

— У каждого свой путь, свой интерес. У меня тоже своя стезя, — задумчиво рассуждает руководитель отдела плазменных аэрокосмических технологий.

Владимир Степанович, тяжело вздохнув, умолкает. После долгой паузы я все-таки спросил его про душевную рану:

— Вы отца родного искали?

— Искал. Но потом перестал, чтобы не доставлять боль моему второму отцу, боевому офицеру Степану Ермаченко, с которым прошел войну и который меня усыновил, выучил, вывел в люди. И даже машину подарил. Она и сегодня бегает. После модернизации, которую я провел, мои “жигули” без труда обгоняют иномарки.

— А увлечения у вас, Владимир Степанович, какие?

— Природа, рыбалка, уха, ночь у летней реки. Я лежу на траве и смотрю в огромное небо, размышляю и ищу пролетающие звездочки — спутники…

Источник: Рэспубліка