Валентин Дудкевич о «прынцах» и шутах, подступах к ятвягам, стихах в столе и суете сует.

Государственный ансамбль танца Беларуси — один из знаковых брендов, по которым нашу страну узнают в мире. Коллективу, носящему почетное звание «заслуженный», не раз аплодировали в Китае, США, Италии, Франции, Испании, Бразилии, Германии, Индии, Шри-Ланке, Югославии, Голландии, Египте, Ливане. Его артисты  первыми из белорусских танцоров выступили в концертном зале «Олимпия» в Париже.

13 октября в Белорусской государственной филармонии прославленный ансамбль презентует публике концерт особенный. Он приурочен к двойному юбилею художественного руководителя коллектива народного артиста Беларуси Валентина Дудкевича (на снимке). В этом году маэстро отмечает 25-летие работы в Государственном ансамбле танца и 50-летие творческой деятельности.

— Валентин Владимирович, 50 лет назад, в 1961-м, 18-летним юношей вы пришли работать танцовщиком в театр оперы и балета. Но начался-то ваш «роман» с хореографией еще раньше.

— Разумеется, ведь до этого, с 1952-го, были еще девять лет учебы в хореографической студии и училище. Первые танцевальные шаги я начал делать с восьми лет.

— Как обнаружился талант?

— О нем никто даже не догадывался. Все произошло случайно. По этому поводу в нашей семье есть забавная история. Правда, мама не любила, когда я об этом вспоминал, говорила, мол, выходит, будто родители ничего не понимали. Но отец мне рассказывал точно, как было. Сам он, кстати, хорошо пел, играл в оркестре. Так вот, родители хотели дать мне музыкальное образование и, когда увидели объявление о наборе детей в «хорстудию», туда меня и повели. Ни минуты не сомневаясь, что она хоровая. А она оказалась хореографической.

— Родители потом не разочаровались в таком случайном выборе?

— Трудно сказать. Но когда я стал работать в театре оперы и балета и получать 90 рублей, отец как-то сказал: «Давай-ка, сын, ко мне на завод, полгода в учениках походишь и будешь иметь 200 рублей в месяц». Сам он, как квалифицированный мастер, получал 300. Говорил: «Валик, ты что, за 90 рублей работать!» А я ему в ответ про великое искусство…

— Балет — искусство, бесспорно, великое, но и работа тяжелая.

— Да еще какая! Но я ее очень любил. Сверх той подготовки, которая была обязательной, еще и самостоятельно занимался. Дома почти не бывал. Очень любил классический урок. Поэтому ежедневно делал два — и мужской, и женский. Потом, перед спектаклем, еще один короткий урок. Итого три. Мне это нравилось. В балете я отработал 13 лет, считался способным танцовщиком, но ушел. Решил бросить танцы, даже не дожидаясь пенсии, ее артисты балета получают после 20 лет на сцене.

— Почему же ушли?

— Дело в том, что еще с училища я готовил себя в премьеры. Роста, правда, не хватало, но я был уверен, что подрасту. Ведь у меня все в родне, и по маме, и по отцу, высокие, есть даже под два метра гиганты. А вот я что-то недотянул, самый маленький — 171. А в балетном театре существуют амплуа. Есть премьеры — высокие, красивые, «прынцы». А есть шуты, собаки и прочие персонажи. Вот они-то мне и доставались. Танцевать такие партии — труд не менее тяжелый и квалифицированный, но куда менее благодарный и в моральном плане, и в материальном. Мне же хотелось большего. Вот и ушел из театра с несбывшимися мечтами. Правда, танцевал еще несколько лет, работая артистом филармонии на эстраде. Но, поколесив по холодным сельским клубам, решил окончательно — нужно бросать. Словом, не получилось из меня «прынца».

— Зато настоящим королем вы стали в постановке танца, нашли себя в профессии балетмейстера.

— Я сказал бы, что меня нашли и заставили этим заняться. К тому времени с танцем я давно расстался, закончил театральный институт как искусствовед, стал главным режиссером спецмероприятий, пять лет единственный в Беларуси делал все правительственные концерты. И вот вызывает меня к себе тогдашний министр культуры Юрий Михайлович Михневич и говорит, что Государственному ансамблю танца нужен толковый руководитель, что целая делегация артистов к нему приходила с просьбой назначить в коллектив Дудкевича. В ансамбле тогда действительно чехарда была с худруками, коллектив переживал не лучшие времена. Я отпирался: классик по образованию, а тут народный танец, к тому же дело это мне совсем не интересное. А министр настаивал, говорил: «Ты руководитель опытный, а на постановки будешь других балетмейстеров приглашать». Но я-то знал: если назначенный главный ничего сам не ставит, его съедают в течение месяца. Это закон. Отказывался от назначения дважды. Но Михневич был человеком, не терпящим возражений. Пришлось согласиться. Вернулся к танцу, который в итоге стал главным делом всей моей жизни.

— И как же вас не съели?

— Не по зубам, наверное, оказался. А если серьезно, как режиссер концертов, я хорошо знал всю творческую си-туацию в республике, и не только, в том числе и танцевальную. Быстро собрал профессионалов, сделали знаковый номер, с которым и заявили: вот это Государственный ансамбль танца. Очень помогла нам тогда известный искусствовед, хореограф Юлия Чурко. В последних экспедициях ей еще удалось застать и собрать какие-то крохи аутентичных фольклорных материалов. Опираясь на них, мы и начинали.

— Достоверный фольклорный материал сегодня еще большая редкость, если не сказать, нереальность. На ваш взгляд, какой он, современный белорусский народный танец?

— Это большая и сложная теоретическая проблема, которой я, как историк искусства, пытаюсь заниматься и очень интересуюсь. Вот, например, белорусская полька. Вариантов известна сотня, но я считаю, что по сути это одна и та же полька, только исполненная в разных местах разными людьми. А взять наши бренды. Начинаешь разбираться — не белорусские народные танцы. «Бульба» — песня, которую танцем перед войной сделал легендарный Игорь Моисеев. «Юрочка» — то же самое. «Лявониха» началась с постановки балетного спектакля «Князь-озеро» Золотарева. То есть все эти танцы сделаны из сюжетных белорусских песен. Возможно, люди когда-то пели и приплясывали, но изначально танцев с такими названиями в Беларуси не было.

Доподлинно воссоздать, что было когда-то, сегодня, конечно, нереально, тем более если взять глубокую историю. Но реконструкция возможна. Кстати, воплощение своих новых раздумий на эту тему я покажу на авторском юбилейном концерте. По каким-то косвенным упоминаниям я попробовал воссоздать, представить, какими могли быть тогда танец, стиль. В последнее время перечитал много литературы и склоняюсь к мысли, что генетика белорусов больше балтская. Славянизированная, но балтская. По Беларуси едешь в сторону Крева, а там — Великая Дайнова, Ятва, а кривичей сколько в Мядельском районе. Сохранились топонимы. А ведь кривичи, дайнова, ятвяги — это балты. В концерте мы покажем три номера: уже известный «Кривичи» и новые «Дайнова» и «Лютичи». Это экспериментальные номера, исторические, но достаточно современные, с хорошей аранжировкой. Я не жду их стопроцентного признания, реконструкция всегда вызывает споры, она всегда более или менее объективна. Но это мой взгляд на нашу белорусскую историю.

Кстати, мы недавно в Москве на всероссийской конференции хореографов народного танца показывали своих «Кривичей». Там были удивлены, что не «Лявониху», даже дискуссия разгорелась, в каком из этих номеров больше белорусского. Но в итоге вполне авторитетные искусствоведы согласились: почему бы и нет. Этот же номер показывали в Красноярске, и для меня лучшим комплиментом было резюме российских коллег: вы — другие. В чем другие? В этом и пытаюсь разобраться последние годы.

— Много лет вы были постановщиком гала-концертов на «Славянском базаре в Витебске», режиссером новогодних представлений для главной елки страны.

— От «Славянского базара» я отошел, мне это уже неинтересно. Вообще, режиссура таких гала-концертов особая наука, и, честно признаюсь, если удается реализовать хотя бы 30 процентов своей задумки в таком концерте, то это большой успех. А новогоднюю елку буду в этом году делать в Одессе. Кстати, для «елок» и сценарии сам пишу, и тексты песен. Причем мне это нравится, и вроде неплохо получается. Иногда думаю, если бы не «выдернул» меня тогда Михневич в ансамбль, писал бы я сценарии и, может быть, даже сочинил в конце концов приличную пьесу. Наработок-то много. Но я пишу для себя, издаваться не стремлюсь. Это мое увлечение. Как и стихи. Они своеобразные, навеянные то прочитанным, например Конфуцием, то впечатлениями от увиденного собора Айя-София. Свои стихи шлифую годами: переписываю, размышляю над ними, иногда просто перечитываю и нахожу в этом удовольствие. А ежедневное мое чтение — Библия. Третий раз перечитываю. Сейчас закладка на Экклезиасте. Размышляю об эфемерности всех человеческих дел, о том, что «все суета сует и томление духа», что все уже когда-то было… Но вместе с тем думаю, что пока не потеряно у человека, особенно творческого, любопытство ко всем проявлениям жизни, есть все же надежда сделать что-то новое. И такое любопытство во мне еще живет.

— Значит, есть новая задумка?

— Прежде всего закончить с историческими танцами. Еще один номер хочу сделать — «Ятва», но не могу к ятвягам пока подойти никак, за что-то зацепиться. А еще есть у меня хорошая музыка из фильма «Мастер и Маргарита». Сделал из нее 13-минутную музыкальную композицию и уже в уме держу всю хореографию. Это, разумеется, не народный танец, а очень близко к балету, если не сказать, что совсем балет…

Источник: РЭСПУБЛIКА