Новые технологии чрезмерно упрощают разжигание разного рода конфликтов.

В большинстве случаев военные конфликты определяются ходом сражений и своими технологиями. Первая Мировая война ассоциируется у нас с газом, танками и началом применения авиации, Вторая Мировая война – со стратегической бомбардировкой и первым опытом применения ядерного оружия. Эти технологии помогли нам осознать самих себя как человечество, оценить наш опыт и сформировать политику, и именно они внушили нам наши нынешние страхи. Но каковы особенности конфликтов, в которые мы вступаем сегодня?

На прошлой неделе Дэвид Роткопф (David Rothkopf), колумнист из Foreign Affairs и приглашенный консультант Фонда Карнеги за международный мир, высказал поразительную мысль. В своей статье, на написание которой его вдохновила информация о секретном подразделении Народной Армии Китая, взломавшем компьютеры многих государственных учреждений Вашингтона, он предположил, что в настоящее время мы живем в эпоху «прохладной войны».

Он выделяет две отличительные черты этого типа конфликтов. Во-первых, этот тип противостояний подразумевает «практически непрерывные действия наступательного характера в отсутствии каких-либо боевых операций, постоянные попытки нанести ущерб, ослабить противника или получить преимущество над ним посредством нарушения суверенитета или проникновения в систему обороны». Второй отличительной чертой нового типа конфликтов, которая, в частности, касается недавних разоблачений китайских кибератак, является применение новейших технологий, которые меняют характер развития конфликтов и напряженных ситуаций.

«Целью холодной войны, – пишет он, – было получить преимущество на случай начала следующей «горячей» войны или, возможно, предотвратить ее. Цель прохладной войны – иметь возможность постоянно наносить удары, не опасаясь спровоцировать горячую войну и делая последнюю нежелательной (чему способствовали ядерные технологии в период холодной войны) и даже бесполезной».

Роткопф не первый, кто заговорил о начале прохладной войны. В конце 1970-х годов этот термин впервые предложил писатель-фантаст Фредерик Пол (Frederik Pohl), который в своем романе-антиутопии с таким названием нарисовал картину борьбы наемных хакеров различных государств, запускавших вирусы, чтобы обрушивать фондовые биржи, борьбы, в которой сражения уступили место саботажу.

В конце прошлого года European Journal of International Law тоже предпринял попытку дать определение новому типу конфликта, утверждая, что, как и в случае с холодной войной, важным фактором здесь является нарастающая непримиримость в отношениях между международными органами.

«Мы уже не наблюдаем за тем, как те или иные сверхдержавы направляют друг на друга орудийные арсеналы наготове, и разговоры сейчас ведутся совершенно иные. Тем не менее, от одной точки напряженности и глобальной угрозы до другой, будь то Африка, Ближний Восток (Сирия, Иран), Юго-Восточная Азия, Кореи, Япония или Китай, Совет Безопасности и региональные органы зачастую расстраивают планы друг друга посредством вето, посредством угроз наложить вето или в результате отсутствия консенсуса».

Утверждение, что технологии меняют природу конфликта, уже успело превратиться в трюизм. Однако отличительной чертой конфликтов в нынешнюю эпоху стало то, каким образом сочетание технологий и знаний об их смертоносной и разрушительной силе на уровне, не дотягивающем до уровня горячей войны, ставят под угрозу дипломатические соглашения и международное право, в частности те его пункты, которые касаются суверенитета.

Реальность такого положения дел очевидна. Состояние прохладной кибервойны уже характеризует отношения между некоторыми государственными субъектами и некими посредниками, ежедневно проводящими кибератаки и участвующими в гонке кибервооружений. И ответственность за эти кибератаки несет не только Китай. США и Израиль стоят за созданием вируса Stuxnet, который смог захватить и использовать автоматизированные системы управления Ирана, чтобы повредить ядерные центрифуги, и это стало доказательством того, что посредством подобных атак враг способен нанести физический ущерб промышленным системам, не пересекая государственных границ.

Если кибервойны ознаменовали собой начало новой эры саботажа и шпионажа, участившиеся случаи применения беспилотных истребителей, которые управляются операторами, находящимися далеко от линии фронта, вызывают не меньшее беспокойство. Вопрос о том, являются ли беспилотники более или менее нравственным оружием в сравнении с другими видами смертельного оружия, никем не обсуждается. Согласно законам войны, ключевое значение имеет намерение, то есть то, насколько оправдана цель, насколько она опознаваема и насколько велик риск жертв среди мирного населения.

Если новые технологии представляют собой вопрос, требующий особого рассмотрения, как утверждает Майкл Уолцер (Michael Walzer), специалист по этике и автор книги «Справедливые и несправедливые войны» (Just and Unjust Wars), то здесь речь должна идти не о правильности или неправильности точечной ликвидации – она всегда имела место в условиях войны, и ее применение в ходе развития конфликта контролировалось международным гуманитарным правом.

Вместо этого, настаивает он, «сложность» кроется в том, что «технологии настолько развиты, что критерии их использования, вероятнее всего, постоянно будут ослабляться» – по его мнению, это уже случилось в Пакистане и Йемене. Проблема, возникающая в связи с использованием других новых технологий в условиях прохладной войны, заключается в том, что они облегчают развитие разного рода незначительных конфликтов. Уолцер прав. Нам уже пора беспокоиться. Одной из ключевых характеристик «войны с терроризмом», одним из компонентов прохладной войны, как пишут критики, является то, что она стала бессрочной.

Несмотря на то, что о причинах войн написана масса литературы, стоит серьезно задуматься, почему государства стремятся избегать конфликтов: они не хотят ввязываться в войны, потому что это влечет за собой определенные сложности и риски, а также потому, что гуманитарные и финансовые потери могут оказаться довольно высокими. Эту мысль весьма емко выразил  генерал армии конфедератов Роберт Ли (Robert E Lee): «Хорошо, что война так ужасна, иначе мы бы слишком ее полюбили». Однако тактика и стратегия прохладной войны могут показаться политикам довольно привлекательными, поскольку эта разновидность конфликта малозатратна – в смысле человеческих потерь и потери политического авторитета – кроме того, она производит впечатление менее опасной, чем «настоящая» война.

Если говорить о последней особенности прохладной войны, то она заключается в том, что многое в ней совершается на границах прозрачности – будь то действия секретных служб, таких как ЦРУ, Народной армии Китая или неких посредников – в отсутствии обозначенных целей и желания обсуждать то, каким образом ведение подобных кампаний может затрагивать самые разнообразные вопросы, от суверенитета до международных конвенций.

Если у нас и остался повод для оптимизма, это потому что переход к прохладной войне не прошел незамеченным. Законодатели и защитники прав человека подняли различного рода правовые вопросы и заговорили об отсутствии прозрачности и рисках, которые несет в себе прохладная война. В частности ООН в настоящее время изучает вопрос легальности использования беспилотников в военных конфликтах. Однако пока эти споры весьма фрагментарны. Нам необходима полноценная дискуссия о том, как новые технологии и новые способы ведения военных операций влияют на все аспекты нашей жизни, от прав человека до государственных границ и суверенитета, в эпоху глобальной взаимосвязи, когда интересам любого государства может угрожать человек, сидящий за компьютером на другом конце света.

Реальность такова, что, будучи далеко не малозатратными и не безопасными в новую эпоху теневых конфликтов, кибервойны и неограниченный никакими нормами авантюризм могут представлять собой серьезную угрозу. Перманентное состояние прохладной войны без фронта, без четких правил и без подотчетности – это рецепт нарастающего напряжения, которое может вылиться в настоящую горячую войну.