Историк Альфредас Бумблаускас уверен в том, что Великое княжество Литовское было явлением феноменальным, империей, не тюрьмой, а колыбелью народов. По его словам, об идее такой империи в современности вспоминают в связи с поисками связи между народами для предотвращения, а не умножения конфликтов. Бумблаускас считает, что история должна нести поэзию, а не танки.

Историк, известный далеко за пределами Литвы, специалист по истории Великого княжества Литовского Альфредас Бумблаускас в беседе с DELFI рассказал о преемственности в литовской политике и дипломатии, подходах к этому вопросу и широте содержания истории ВКЛ.

– В Беларуси приходилось слышать мнение, что Литва узурпировала историю Великого княжества Литовского. Как Вы прокомментируете подобные высказывания?

– Можно назвать это “детскими болезнями” национализма. После крушения коммунистической идеологии такие концепции опираются на потребность общества в так называемой национальной идентичности. Но когда это делается не творчески, а с помощью старых идеологем, мы получаем этнонационализм. В таком случае сложные исторические явления, как империи, а признается, что в некоторых аспектах Великое княжество Литовское похоже на империю, неподвластны воззрениям, которые смотрят на реальность через призму этнического окуляра. Однако культурные идентичности империй обрисовываются не на этнолингвистической основе, а ввиду своей многонациональности.

ВКЛ было многоязычным, но его политическая идентичность основывалась на иных подходах. Легенды, которые переняла и русинская шляхта, одинаковые: все – граждане Литовских статутов, обладают правом быть вольными т.д. Поэтому шляхетская демократия и стала связующим звеном от Жемайтии до Днепра.

ВКЛ – феноменальное явление. Об этом в ХХ столетии писали так называемые “последние граждане ВКЛ” Юзеф Мацкевич (Józef Mackiewicz), Чеслов Милош (Czesław Miłosz) и другие авторы, которых часто ошибочно отождествляют только с польской культурной традицией. В либеральной польской историографии второй половины ХХ в. появилась тенденция в противостоянии коммунистическим веяниям исследовать так называемую “польскую толерантность”, искать ее корни в истории ВКЛ.

10-ти конфессий не было ни в одном государстве и уже одно это позволяет смотреть на ВКЛ по-новому, не с традиционной (как в литовской, так и в белорусской историографии) точки зрения, которая утверждает, что общество XIX века было таким же, как в Средневековье. Французские, немецкие, англосаксонские школы уже доказали, что эти общества были иными. Значит, и социальные связи осуществлялись с помощью иных механизмов.

Говорят, что нация – это народ в новейшее время. Это означает нечто качественно другое. Если это так, то нужно думать, что это такое. Но никто этого не делает. И белорусы этого не делают. Они говорят, что Витаутас был белорусом. Это, в первую очередь, фактическая ошибка. Кроме того, если бы это было и так, то он был бы иным белорусом нежели нынешние белорусы.

– Литовские политики часто вспоминают о наследии ВКЛ, отмечают даты. Чувствуется ли преемственность во взглядах, ведении политики?

– Формы могут быть похожи. Один подход – с подачи литовского национализма, который говорит о языческом, героическом времени Витаутаса как об апогее Золотого века, после чего Литва “заснула”. Для того подхода нужен и Витаутас, и ВКЛ от “моря до моря”, поскольку позволяет думать, что когда-то мы были великой державой, но как и межвоенное время, так и сейчас, такая идеология служит для внутренних “урапатриотических” нужд. У других политиков появился новый подход, говорящий о том, что ВКЛ может быть инструментом так называемой “восточной политики соседства” Евросоюза.

Литовская дипломатия много сделала для того, чтобы ЕС ввел в свой обиход партнерство с Украиной, Молдовой, Грузией, Беларусью. И это был хороший шаг в сторону того, чтобы партнерство было направлено не только на страны Магриба, но и на наших соседей.

На этой основе появилось позиция, что вместе с Беларусью и Украиной, с учетом польско-литовской Речи Посполитой мы живем не одно столетие. Значит есть единое культурное пространство, которое является и европейским пространством. Так что у нас есть общее культурное пространство, а для историка приятно, когда твои изыскания актуальны.

– В ВКЛ было много конфессий, несколько народов. Идея толерантности имеет место сейчас?

– Одни, в том числе и политики, видят основу концепции литовского государства в межвоенной Литве, поэтому, считают, что нужно стремиться к монолитности в культурном смысле. Другая концепция противоречит первой, к примеру, в вопросе отношения к еврейскому, польскому наследию. Особенно после того, как Польша стала адвокатом Литвы по вхождению с ЕС и НАТО и была названа стратегическим партнером. Обе эти концепции на поверхности и трудно сказать, которая их них берет верх.

– В России о ВКЛ практически не вспоминают в широком историческом контексте. В чем дело?

– Вероятно в политике Екатерины II. Еще в первой половине XIX века российские цари делали все, чтобы стереть из памяти идею ВКЛ и Вильнюс. По этой причине и была, к примеру, создана новая Ковенская губерния. Главным противником для России были “польские начала”. Литовские начала хоть и не были таковым, но все-таки Вильнюс был напоминанием о главном историческом конкуренте Москвы.

В ХIX веке в российской литературной традиции укрепилась концепция, что рубежом между Россией и Европой является приграничная железнодорожная станция Вержболово, но Вильнюс со своим обликом как-то в эту схему не вписывался. А ведь в XVI–XVIII веках подобную роль, как Вержболово, играли белорусские города ВКЛ Могилев над Днепром и ещё восточнее Мстиславль. Там, у границы России, и сегодня можно увидеть памятники так называемого “вильнюсского барокко”.

Но в советское время, когда была создана концепция братских народов – русского, украинского и белорусского, история ВКЛ и Речи Посполитой преподносилась как историческое недоразумение. Откуда быть памяти о ней?

Когда-то Виктор Шендерович в Вильнюсе создавал цикл документальных фильмов “Тут был Советский Союз”. Я отвечал на вопросы о Литве, но разговор повернулся в сторону истории старой Литвы, т.е. ВКЛ. В.Шендерович тогда признался, что удивлен тем, что в первый раз понял, почему Литва не такая, как другие бывшие советские республики: у нее отдельный исторический опыт, она является историческим субъектом. Она проиграла конкуренцию Москве, однако воспоминание об этой героической истории, пусть и мифологизированной, придало содержания в свое время движению за независимость начала ХХ века и движению сопротивления в советское время.

– Насколько в самой Литве адекватно преподносится история ВКЛ? Нет ли пафоса?

– В некотором смысле пафос есть, но критическое мышление делает свое дело. Сейчас не те времена, когда за Литву нужно рвать на груди рубашку. У истории все же больше функций, чем просто развивать “урапатриотизм”. Ты должен создавать критически мыслящего гражданина.

– Одна Ваша коллега говорила о том, что в Украине идентитет выстраивается на основе казаков и их борьбе. В Литве также чаще всего вспоминают о восстаниях и битвах.

– Можно с этим согласиться, но такое обобщение однобоко. Мы часто вспоминаем о литовских статутах, памятниках архитектуры, выпускаем памятные юбилейные монеты и т.д. Франциска Скорину тоже уважают не за борьбу…

С трудом, но прошла идея отмечать и Конституцию 3-го мая 1791 года, нынешний год – год “последнего гражданина ВКЛ” Чеслова Милоша, как он сам называл себя, мы вспоминаем Адама Мицкевича, Юлюса Славацкого (Juliusz Słowacki)…

Конечно, в понимании культуры ВКЛ не хватает глубины, мы часто просто говорим о величии наших предков, но не читаем их. Нам надо читать и читать, а не повторять какие-то заклинания. К примеру, читали бы Чеслова Милоша, осознание роли которого в философии судеб человеческой свободы, личности и тоталитаризма еще далеко от воплощения.

Ведь Ежи Гедройц (Jerzy Giedroyc) и Чеслов Милош – это люди, которые не позволили здесь появиться вторым Балканам. Все формальные причины для этого были. Империя рухнула, исторических границ с традициями нет, у стран друг к другу много претензий (Украина, Польша, Литва, Беларусь, Калининградская область), много меньшинств с претензиями… Но в Литве не было конфликтов на этой основе, к примеру, между поляками и литовцами.

Историк Тимоти Снайдер (Timothy Snyder) подчеркивает, что это Ежи Гедройц (кстати, он литовского происхождения) создал концепцию, гласящую, что Польша должна отказаться от всяких сентиментальных утопий иметь в своих границах Львов и Вильнюс. А ведь это было обыденным явлением в польском обществе считать, что без этих городов Польши не может быть.

– Насколько присутствуют и сосуществуют разные народы в сознании нынешних литовцев?

– Опять же есть две тенденции. Те, кто хочет монолитной, гомогенной Литвы стараются поставить их где-то рядом и от них можно услышать: “если вам не нравится – уезжайте”. По моему мнению, Вальдемара Томашевского создала литовская политика. Те, кто культивировал литвинскую концепцию, стали маргиналами. Победила антигедройцевская концепция польскости в Литве. Поляков Литвы сейчас рассматривают, как поляков, оставленных польским государством в Литве. Т.е. они польские поляки в Литве, а не поляки литовские. Между тем основа для альтернативной концепции есть – это польскость ВКЛ.

Польскоязычная часть литовского общества – результат естественный. В ВКЛ не было ополячивания, оно случилось позже, когда сформировались национальные идеологии и партии. Но в ВКЛ этого не было. Кто ввел в ВКЛ польский язык в качестве официального? Литовская шляхта в 1697 году.

Поэтому такие меньшинства как поляки, евреи, староверы, караимы, татары – это народы ВКЛ. Однако некоторые историки в эмиграции писали так, будто меньшинств не было, и создается впечатление, что Вильнюс был литовским городом, где говорят только на литовском языке, что, конечно же, подходило возрожденческим концепциям конца XIX – начала XX века.

– Один белорусский ученый сказал, что идея империи вновь популярна в Центральной и Восточной Европе, а интеллектуалы времен восстановления независимости в странах этой части Европы ныне, оказавшись не у дел в государстве, тоскуют по империи.

– Не знаю, как с другими, но мне в истории важнее поэзия, а не империя. Увидеть поэтический и литературный Вильнюс во всем многокультурном блеске так, как его видит Томас Венцлова или австрийский переводчик Корнелиюс Гелл (Cornelius Hell), недавно издавший прекрасную антологию текстов о Вильнюсе. Я был удивлен, какая богатая поэзия о Вильнюсе есть в белорусской литературе, которую коллеги знают наизусть, и это позволяет лучше понять друг друга.

Возрождение имперского мышления с гуманистической подоплекой видно в Австрии. Мол, Габсбургская империя никогда не стремилась быть тюрьмой народов, имела либеральные начала, поделила свою власть с Венгрией и т.д. Австрийская “габсбургская” история позволяет лучше понять историю ее частей – Хорватии, Венгрии и т.д.

Они любят ту историю, которая создала блеск Вены. Я думаю, что это ностальгия по, в хорошем смысле этого слова, консервативным европейским ценностям. И мне думается, что идея империя должна быть создана для уменьшения числа конфликтов между народами, а не их увеличения.

Об этом говорит петербургский историк Александр Филюшкин, который приводит метафору по поводу подходов к ВКЛ: глядя на осколки разбитого зеркала. Думаю, что для гуманитариев нашего региона становится ясным, что старые общества – иные, и если россияне не хотят спорить с Украиной о Киеве, нужно поднять глаза выше “империализмов” начала ХХ века.

А ведь именно тогда были изготовлены карты, и эти карты стали для солдафонов всех мастей поводом для стрельбы. Я думаю, что великосербские идеологи в Югославии не ездили на танках, а создали карты для генералов, которые приехали в Дубровник и стреляли. Этого нужно избегать и учить общество тому, что если хочешь что-либо нести, нужно иметь, что нести. А нести нужно поэзию, а не танки.

– Традиционный вопрос к историку, по поводу формулы historia magistra vitae. Если мы говорим о Литве, нынешнее государство, его политики учатся урокам истории?

– Опять же, есть две тенденции. Одни говорят, что проблемы нужно “забрасывать шапками”, и только так можно любить свою отчизну. Другой подход заключается в том, что нужно любить критически. Только критически мыслящий человек истинно любит свою страну. У молодого поколения наблюдается новый подход: нужно учиться истории не с героических позиций, а с точки зрения проблемных ситуаций. Выяснить, почему было так, а не иначе, почему не дали отпора, почему было предательство и т.д.

Если происходит так, то чему-то можно научиться. Но мне нравятся слова немецкого историка Александра Дэммондта (Alexander Demandt), что историю нужно делать интеллектуальной игрой и всегда понимать, насколько все зависит от человека, у которого есть власть, механизмы влияния на развитие общества, и насколько все конъюнктурно.

Когда в 1792 году была война между Литвой и Россией, шло голосование – принять ноту Екатерины или нет – 7 голосов против 5. И эти 5 – это альтернатива, могло быть и по-иному. То же самое в 1940 году. Говорят, что президент Сметона был в меньшинстве, ничего подобного – 5 на 5. Я не знаю того, как и что историк должен сказать другим поколениям, но показать, что история зависит от конкретного человека, можно.

В этом случае нужно стараться осознавать историю, создавать ценностную историю, чтобы был оптимизм для жизни, а не концепции и идеологии. Счастье нужно творить самим.