Все это случилось на Быховщине. Героев историй мне довелось знать лично, но все они, кроме одного, уже ушли из жизни.

Необычные, порой даже мистические происшествия заставляют взглянуть на людские судьбы и самую страшную в истории человечества войну с  иного, чем общепринятый,  ракурса и вновь задуматься о многообразии добра и зла.

Мы с тобой одной крови…

Набиравшие силу солнце быстро высушило росу на траве. Перистые облака, казались нарисованными на ярко-синем небе и поражали мальчика разнообразием своих форм. Витя собирал щавель неподалеку от матери и изредка перебрасывался с ней короткими, веселыми замечаниями. Утро  только вступало в свои права и, его девственную тишину еще не нарушал суетливый шум наступающего дня.

Негромкое гудение заставило мальчика поднять глаза к небу. Звук постепенно нарастал и вскоре  стал понятен его источник. Несколько черных точек на небе стремительно увеличивались в размерах.

– Мам, наши летят! Наши самолеты!

Женщина не разделила восторг сына и тревожно взглянула на бетонные параллелепипеды зданий быховского аэродрома, расположенные в двухстах метрах.

– Давай-ка, сынок отсюда побыстрее выбираться. Неровен час, бомбить начнут.

Витя начал подниматься на пологий склон оврага вслед за матерью, с опаской поглядывая вверх. Самые худшие опасения оправдались.

Целью советских бомбардировщиков был вражеский аэродром. Мать поняла это.

– Ложись, Витя!

Корзинка, до половины наполненная щавелем, покатилась по траве. Мальчик вжался в землю. От самолетов отделились сверкающие капли авиационных бомб, стабилизаторы которых рассекли воздух, наполнив все вокруг пронзительным воем. Земля содрогнулась от первого взрыва, а второго мальчик уже не услышал…

Через двадцать минут, когда все стихло и начала рассеиваться пыль, стало видно, что поле, на котором в изобилии рос щавель, превратилось в изрытую воронками, безжизненную пустыню.

Со стороны дымившихся зданий аэродрома по дороге проезжал автомобиль. Сидевший на заднем сиденье немецкий офицер приказал водителю остановиться. Он приблизился к склону оврага и увидел лежащую в нескольких метрах от себя мертвую женщину.

Чуть дальше лежал мальчик. Желтый песок вокруг него стал темным от крови, вытекшей из зияющей раны на плече…

Первым, что увидел Витя Старовойтов*, придя в сознание, было лицо склонившегося над ним немецкого офицера. Оно было бледным и усталым, но озарялось улыбкой, которую можно было назвать счастливой. Офицер заговорил. Витя плохо понимал, о чем шла речь, к тому же чувствовал себя очень слабым. Он нашел в себе силы улыбнуться в ответ и уснул. В напоминание о тех далеких днях у Виктора Степановича Старовойтова остался белый извилистый шрам на плече и сильное желание отыскать немецкого офицера, спасшего ему жизнь.

– Буквально через несколько дней после того, как я вышел из немецкого госпиталя, началось наступление наших войск, – вспоминал пенсионер, рассказывая эту историю. – Знаю только, что офицер, нашедший меня в поле рядом с трупом матери и давший мне свою кровь, имел чин гауптмана. По прошествии стольких лет моя мечта о встрече с ним несбыточна, но не перестаю надеяться на то, что она когда-нибудь состоится.

Виктор Степанович предпринимал попытки разыскать своего «кровного» родственника, писал офицерам вермахта, которые проходили службу в Быховском гарнизоне, но ответа  так и не получил. Возможно, участливый гауптман погиб в том самом сорок четвертом. Ведь именно на Могилевщине входила в решающую стадию операция «Багратион», а неподалеку от Быхова, в так знаменитом  Бобруйском котле нашли свою погибель тысячи немецких оккупантов.

К вопросу дисциплины

Осенью 1941 года по белорусским деревням бродило множество солдат и офицеров Красной Армии, которые по разным причинам оказались на оккупированной территории. Всеми правдами и неправдами они пытались легализоваться. Одним везло и они находили приют у местного населения, другие попадали в плен.

Об организованном сопротивлении захватчикам в те дни не могло быть и речи. Для гитлеровцев отлавливание окруженцев было рутинным делом, поскольку сомнений в победе вермахта тогда никто не сомневался…

Только через год-полтора Беларусь стала тем партизанским краем, о котором впоследствии слагались легенды. Одним из отрядов, успешно громившим немецкие гарнизоны, командовал Егор Васильевич Кудрявцев. Кадровому офицеру, а позже лихому партизану тоже довелось побывать в плену.

– Всего лишь полчаса, – вспоминал ветеран. –  Но с тех пор немецкая пунктуальность и дисциплинированность для меня – не пустые слова.

Старший лейтенант Кудрявцев был одним из немногих офицеров выживших после окружения и разгрома своей части. Несколько недель он прятался в лесах, но, в конце концов, мучимый голодом, вынужден был податься в Быхов.

Кудрявцеву не повезло: почти сразу же он нарвался на немецкого офицера, который его задержал.  Арестант и конвоир двинулись к зданию бывшего ацетонового завода, где  находились  комендатура. Дальнейшая судьба красноармейца могла бы быть такой же, как у множества его собратьев, проведших всю войну в лагере для военнопленных. Спасение пришло оттуда, откуда его меньше всего можно было ожидать. За сотню метров от комендатуры немец взглянул на наручные час и заявил своему спутнику:

– Дас миттагессен! Дай зейт!

Опешивший пленник, хоть и изучал немецкий язык в военном училище, не сразу разобрался в ситуации, а она оказалась простой, как табурет. Наступило время обеда, который офицер не желал пропускать. Прибегнув к мимике и жестам, он приказал Кудрявцеву идти в комендатуру и там дожидаться дальнейших распоряжений. У немца не было никаких сомнений в том, что  официально взятый в плен солдат вражеской армии может ослушаться приказа.

По вполне понятным причинам, оставшийся без опеки красноармеец в комендатуру не пошел, а, свернув за ближайший угол, бросился наутек.

О дальнейшей военной судьбе Егора Кудрявцева можно судить по его многочисленным наградам. После соединения с регулярными частями Советской Армии он был дважды ранен, а закончил войну под стенами Кенигсберга.

– Мне кажется, что тот офицер был поражен моим вероломством и навсегда утратил надежду понять загадочную славянскую душу.

Ошибка молодости

– И куда это ты собрался? – недоуменно поинтересовалась мать, увидев, как сын старательно укладывает в узелок свою одежду.

– Как куда? – пожал плечами Дима Новиков. – В партизаны!

Шестнадцатилетнему подростку пришлось выслушать немало упреков, но он упорно стоял на своем и, провожаемый рыданиями матери, подался в лес.  В ряды народных мстителей парня влекло не столько обдуманное решение сражаться с оккупантами, сколько романтика.

– Хотелось поскорее взять в руки винтовку и перепоясаться патронташем, – разводит руками Дмитрий Сергеевич. – А идеология и патриотизм были для меня, мальчишки, китайской грамотой.

Поскольку дом Новиковых стоял неподалеку от леса, подросток без труда отыскал партизан и был очень разочарован тем, как выглядели и вели себя народные мстители. О сражениях с фашистами речи не шло вообще. Главной задачей были добыча продуктов питания, а усталые и голодные люди больше походили на загнанных зверей, чем на боевое подразделение.

В первый же вечер новоявленного партизана назначили часовым, а когда Дима заикнулся про оружие, один из старших товарищей со смехом вручил ему суковатую палку.

–  Если увидишь фашистскую гадину – сразу по голове бей!

После такого вступления подросток заметно приуныл. Простояв на посту несколько часов, он зашвырнул «оружие» в кусты  и возвратился домой.

В отличие от партизан, оккупанты относились к вербовке добровольных помощников более серьезно. Через пару недель Дима узнал о том, что немцы объявили набор молодежи в полицию.

Тем, кто соглашался служить, выдавались форма и оружие. Недолго раздумывая, Новиков решился пойти на службу и вскоре расхаживал по городу с вожделенной винтовкой.

Как и в предыдущем случае, Дмитрию не довелось принимать участия ни в боевых действиях, ни в карательных операциях, однако двухмесячная служба у врага круто изменила его дальнейшую жизнь.

В 1944 году Новиков был мобилизован в Красную Армию, сражался с немецко-фашистскими оккупантами, получил несколько боевых наград, в том числе медаль «За отвагу».

–  Мне предлагали продолжить службу после Победы, но я не использовал этот шанс, так как сильно хотел вернуться в родные места, – вздыхает Новиков.

Возвращение на Родину закончилось арестом, следствием и обвинением в измене. Юношеское стремление любой ценой взять в руки оружие обернулось пятнадцатилетним заключением в лагере.

Советская власть не приняла в расчет воинских заслуг Новикова, зато хорошо запомнила его короткую службу в полиции.

Была весна, была война…

Письмо, которое пришло в редакцию районной газеты и заинтриговало всех сотрудников экзотическим видом конверта, стало эпилогом этой истории. Начиналась же она в далеком 1941-м году, когда группа жителей Быхова со страхом и интересом рассматривала немецкие танки, остановившиеся на базарной площади.

Встреча с оккупантами была полной неожиданностью. Радио передавало сообщения об ожесточенных боях под Бобруйском и, люди отправились за покупками, уверенные в том, что война громыхает в доброй сотне километров от них. Сообщение оказались устаревшими, а стальные громадины с желтыми крестами на башнях – на удивление мобильными.

По воспоминаниям местных жителей, оккупация начиналась без всякой помпы, музыки и киношной раздачи шоколада детишкам. Все проходило по-военному четко и быстро.

Солдат и офицеров распределили по квартирам и вскоре они стали не только привычным атрибутом городского пейзажа. С ними разговаривали, обсуждали бытовые проблемы и новости с фронта. Привычная жизнь, хоть и с существенными поправками, постепенно налаживалась.

До войны 17-летняя Лидии Шканурко работала в конторе райпо, где научилась неплохо справляться с пишущей машинкой. В
С первых дней войны девушка осталась без работы и средств к существованию. Ситуация усугублялась тем, что отец Лидии ушел на фронт, оставив больную туберкулезом жену на попечение дочери.

Предложение работать машинисткой в комендатуре Лида восприняла, как спасение и единственный выход. К тому же Шканурко была гарантирована от отправки в Германию.

Косые взгляды отдельных соседей компенсировались твердым заработком и уверенностью в завтрашнем дне. Освоиться на новом месте девушке помогал молодой переводчик по имени Курт. Он рассказал Лидочке о том, что до войны учился на педагога и с нетерпением ждет того времени, когда сможет возобновить прерванную учебу.

Девушка смотрела на мобилизованного немецкого студента с удивлением. Интеллигентный вид Курта, его разговоры о своих послевоенных планах совсем не вязались с ролью оккупанта и поработителя.

Шканурко  сама мечтала стать учителем, и это еще сближало молодых людей. После работы переводчик и машинистка вместе гуляли, выбирая для этого самые безлюдные места. Немец читал белоруске стихи, рассказывал о родных местах, по которым сильно скучал.

Война, грохотавшая где-то вдали, не помешала взаимной симпатии вылиться в нечто большее. Курт и Лида были молоды, полны надежд и вполне счастливы. Несколько раз немец приходил к возлюбленной домой, познакомился с ее матерью, приносил продукты и лекарства, но так и не смог добиться расположения женщины, оставшись для нее захватчиком.

Роман продолжался втайне от матери. Во время одного из свиданий Курт попросил у девушки фотографию. Та дала свой снимок, сделав на нем дарственную надпись «Любимому Курту от Лидии».

Ксерокопию этого снимка и прислал в редакцию районной газеты  82-летний житель одного германского городка Курт Кэмпфер.

Бывший солдат, а впоследствии учитель просил у белорусских журналистов помощи в розыске женщины, которую полюбил во время войны. Он выражал надежду на то, что Лидии тоже помнит его и согласиться встретиться. Поскольку были известны только девичья фамилия и возраст Лидии, шансов отыскать ее было немного.

В ходе опроса местных жительниц, подходивших под описание, одному из  сотрудников районной газеты довелось встретиться с пенсионеркой Лидией Матвеевной Ромашиной. Бывшая учительница русского языка и литературы, не меньше других подходила на роль разыскиваемой Лиды, но также, как и остальные, пожала плечами.

– Не знаю ни про каких немцев. Во время оккупации не до любви было.

Бесплодные поиски пришлось прекратить, а в Германию было отправлено соответствующее письмо. Однако вскоре Лидия Матвеевна пришла в редакцию и попросила адрес Кэмпфера.

– Хотела не ворошить прошлое, но это выше моих сил. Я действительно дружила с Куртом в годы оккупации, о чем впоследствии пришлось горько пожалеть. Возможно, напишу письмо, но встречаться… Он ведь помнит меня молодой и красивой, а увидит старую развалину.

В 2001 году, в числе немцев, привезших на Могилевщину гуманитарную помощь, приехал Кэмпфер. Он получил от Лидии Матвеевны несколько писем и приглашение в гости.

Судьбы белорусской девушки и немецкого парня оказались схожими. Выжив на войне, Кэмпфер женился, закончил свой ВУЗ, учительствовал до пенсии, а под старость остался одиноким. Шканурко тоже всю жизнь проработала учительницей, похоронила единственного сына, затем мужа.

За пять десятилетий в жизни Курта и Лиды произошло многое. Они могли бы рассказать друг другу об этом, вспомнить годы юности, но встреча так и не состоялась. Лидия Матвеевна умерла за полтора месяца до приезда друга молодости на белорусскую землю. А он смог лишь принести цветы на ее могилу.

Волчья стая?

– Вряд ли тот немецкий солдат запомнил две наших встречи, – вспоминала жительница одной из деревень Быховского района Зинаида Федоровна Лохтина. – Мне же они врезались в память на всю жизнь.

Знаменитый белорусский писатель Василий Быков в своем романе «Волчья стая» описывает сцену, в которой немецкие каратели обстреливают болото, где прячется раненый белорусский партизан с младенцем на руках.

Зинаиде Лохтиной довелось пережить нечто подобное, но с точностью до наоборот. В 1942 году ей исполнилось восемь лет. Деревня, в которой жила девочка, была окружена лесами и принадлежала к числу населенных пунктов образовывавших партизанский край. Поэтому противостояние между местными жителями и оккупационными властями чувствовалось здесь особенно остро. Однажды что-то случилось, в деревню были присланы каратели и вскоре крестьянские избы заполыхали.  Среди местных жителей, укрывшихся в лесу, была и восьмилетняя Зина Лохтина.

– Вместе с матерью и двумя младшими сестрами я спряталась в кустах на краю болота, – вспоминает она. – Мы остались там потому, что не могли уйти дальше и надеялись только на то, что немцы не станут прочесывать лес.

Надежды не оправдались. Прямо от подожженной деревни, растянувшись в цепь, немецкие солдаты двинулись к лесу.

Хруст веток и чужая речь слышались совсем рядом. Иногда тишину разрывали короткие автоматные очереди. Затаившись в кустах, Зина боялась шелохнуться, а когда все-таки осмелилась поднять голову, увидела, что на нее смотрит молодой солдат.

Похолодев от ужаса, девочка и ее родственники собирались выйти из своего укрытия, но немец сделал рукой жест, приказывая им  оставаться на месте и, прошел мимо. Облава закончилась тем, что нескольких жителей деревни, скрывавшихся в лесу, увезли в город и, по слухам, расстреляли, как пособников партизан. В их числе могла оказаться и семья Лохтиных, которая избежала горькой участи благодаря счастливому случаю и добросердечному солдату вражеской армии.

Судьба свела Зинаиду и уже знакомого ей немца еще раз и снова в непростой ситуации. Через несколько месяцев, когда Лохтины уже жили у родственников в соседней деревне, по приказу оккупационных властей у населения реквизировался домашний скот. Под стенания хозяев коров выгоняли из хлевов на центральную улицу.

Зина наблюдала за этой сценой, чувствуя всем своим маленьким сердцем ненависть к людям в форме мышиного цвета. Вскоре пришел черед буренки Лохтиных. Вошедший во двор солдат приказал выводить корову на улицу, но заметил ее разбухшее от молока вымя.

– Не обращая внимания на окрики своих товарищей, немец задержался в нашем дворе до тех пор, пока мать не подоила корову, – рассказывает Зинаида Федоровна. – Коротая время, он пытался разговаривать с нами, детьми. Тогда-то я и вспомнила, что встречалась с этим солдатом в лесу, когда пряталась от облавы.

С тех пор для Зинаиды Лохтиной все воспоминания о тяжелых годах оккупации ассоциируются с немецким солдатом, дважды доказавшим, что человек может оставаться человеком, даже если он по определению враг.

Ангел-хранитель

Заросли кукурузы были настолько высокими, что идущие по ним солдаты не видели друг друга и,  для того, чтобы подбодрить себя и соседа перекликались. Часто их голоса перекрывал гулкие взрывы. Осколки шрапнели срезали и кукурузные стебли, и людей, которые молча падали на землю. Рядовой Мирон Онуфриевич Семенов сжимал винтовку и шагал по этому, казавшемуся бесконечным полю, с содроганием прислушиваясь к стонам раненых товарищей. Очередной артиллерийский залп стал для Семенова роковым. Ногу обожгла острая боль, а сапог за считанные секунды наполнился кровью. Убеждая себя в том, что ранение легкое, солдат сделал несколько шагов и, не в силах бороться с головокружением рухнул в заросли кукурузы.

– Я потерял счет времени, – вспоминал Мирон Онуфриевич. – Позже выяснилось, что пролежал на поле почти двое суток.

То, приходя в сознание, то, впадая в забытье, он слышал голоса санитаров, собиравших раненых, но  не мог позвать на помощь. Наступила ночь, которая могла оказаться в жизни Семенова последней. Он в очередной раз очнулся от пронизывающего холода и вдруг увидел склонившегося над ним человека. Неопределенного возраста мужчина внимательно и печально смотрел на раненого солдата. На незнакомце была гражданская одежда, что казалось в данной ситуации очень странным. Мирон Онуфриевич вновь потерял сознание, а пришел в себя на кровати полевого госпиталя.

– Ты, брат в рубашке родился, – сказали Семенову соседи по палате. – Похоронная бригада на тебя случайно наткнулась. Думали, что при такой потере крови  тебе не жить. Только чудом выкарабкался.

В память о приключении на территории Румынии в годы  империалистической войны у Семенова остался осколок, который так и не смогли извлечь хирурги…

И вот – новая война. В Быхове хозяйничают чужие солдаты. Поначалу оккупационные войска были настроены к местному населению Быховского района довольно миролюбиво. Не последнюю роль в этом сыграли военные успехи немцев, которые одерживали победы на фронте.

Снисходительность оккупантов резко пошли на убыль после разгрома под Москвой. На местах активизировалось движение народных мстителей, которое уже через год приняло массовый характер и принесло Беларуси славу партизанского края.

Мирон Семенов из-за давнего ранения на фронт не попал и зарабатывал на жизнь тем, что возил дрова на продажу. Большую часть времени он проводил в лесу, не особо вникая в политические и военные дела.

Возвратившись, домой поздним вечером, отпирал ворота, собираясь загнать телегу и лошадь во двор. Неожиданно послышался рокот автомобильного двигателя. Вынырнувший из-за поворота грузовик, прорезал темноту светом фар.

Все произошло очень быстро. Выпрыгнувшие из кузова оккупанты, пинками затолкали Семенова в автомобиль и, уже через десять минут он оказался в просторном помещении склада бывшего ацетонового завода, на земляном полу которого уныло сидели те, кто попался фашистам под горячую руку.

По всему наружному периметру склада, с интервалом в десять метров стояли часовые. Мирон Онуфриевич молча сидел у стены размышляя над тем, какой будет его участь. Он не обратил внимания на усевшегося рядом мужчину и взглянул на соседа только после того, как тот прошептал:

– Убежим?

Предложение больше походило на издевательство, Семенов не удостоил незнакомца ответом. Впрочем, последний, казалось, не нуждался в общении.  Он несколько раз вставал и уходил в дальний конец склада, а, возвратившись в очередной раз, тихо произнес:

– Пойдем. Теперь можно.

У Семенова не было времени удивляться тому, почему среди несколько десятков пленников он выбрал в товарищи для побега именно его.

Повинуясь спокойной уверенности, звучавшей в голосе мужчины, Мирон Онуфриевич встал и двинулся к выходу.

Первый часовой стоял прямо у двери и почему-то никак не отреагировал на выходивших людей. Только миновав несколько постов, Семенов осмелился взглянуть на очередного часового и почувствовал, как по спине пробежали мурашки. Широко раскрытые, даже выпученные глаза эсесовца в упор смотрели на беглецов. Солдат, сжимавший в руках автомат, явно их видел, но, по какой-то причине не мог принять мер для задержания.

Оказавшись за забором склада, Мирон Онуфриевич смог разглядеть своего попутчика получше. На долю секунды ему показалось, что они встречались раньше. Вот только припомнить где и когда Семенов не смог.  Не сказав друг другу ни слова, беглецы вышли к окраине города.

– Вот и все, – констатировал незнакомец, ткнув пальцем в сторону тонувших в предрассветных сумерках домов. – Тебе туда, а мне –  за город.

– Скоро совсем рассветет. Далеко уйти не успеешь – нарвешься на немцев. Может, до темноты у меня отсидишься? Тут рукой подать.

– Нет. Прощай.

Только через несколько лет, в тысячный раз анализируя свое мистическое приключение, Семенов вспомнил, где встретил спасителя впервые. Невидимка, проведший его мимо нескольких часовых, очень походил на мужчину, который больше четверти века назад уже появлялся в Румынии, на кукурузном поле.

Мирон Онуфриевич прожил долгую жизнь, а умер от злосчастного осколка шрапнели в ноге. Рассказывая о таинственном спасителе, он всегда добавлял:

– Кому-то ангел-спаситель является в сверкающем белом одеянии, с крыльями за спиной. Для меня же он – мужчина без особых примет, в поношенном пиджаке и застегнутой на верхнюю пуговицу сорочке. Если и было в нем что-то божественное так только спокойная уверенность в голосе и очень печальный взгляд.

Унесенные бурей

Всего за несколько месяцев  назад Борису Петровичу Соколову пришлось пережить потерю двух близких людей. После гибели в автокатастрофе сына Игоря начала чахнуть и вскоре умерла жена Зинаида. Врачи констатировали смерть от старости, но воображение Бориса Соколова рисовало совсем другую картину.

– Не болела, – говорил он соседям. – Угасла, будто свеча…

Теперь одинокий старик жил подобно изношенному, но продолжавшему выполнять свои простые функции механизму. Он расписывался в ведомости на получение пенсии, ходил в магазин и без особого интереса смотрел на экран телевизора. Тяжелее всего было ночью, когда шум большого города затихал, и за окном воцарялась чуть разбавленная светом луны и фонарей темнота.

Давно сдружившийся с бессонницей пенсионер щурил близорукие глаза на причудливое переплетение теней на потолке, следил за стрелками циферблата часов и в ожидании смерти перебирал в памяти лица людей, с которыми должен был вскоре встретиться.

Бесконечная череда дней, прожитых без всякой цели, смирила Соколова с неизбежностью собственной кончины. Все, кого он искренне любил, уже покинули этот мир, и трель дверного звонка, раздавшаяся в квартире, заставила Бориса Петровича вздрогнуть от неожиданности. На пороге стоял почтальон, Старик было решил, что забыл о дне получения пенсии, но вместо знакомой ведомости ему вручили большой конверт заказного письма.

Оставшись один, Соколов еще раз прочел обратный адрес и почувствовал, что для того, чтобы удержаться на ногах, ему требуется опереться о стену. Короткое название провинциального города в далекой Беларуси до отказа сжало пружину времени, отбросившую старика в далекий 1940 год…

Старушки, гревшиеся в скупых лучах солнца, которое уходило в долгосрочный осенне-зимний отпуск, привстали с лавок и церемонно раскланивались с гулявшей по улице парочкой. Девушка в легком ситцевом платье и туго перепоясанный портупеей лейтенант олицетворяли собой саму молодость.

Впрочем, Борису и Ларисе было не до восхищенных взглядов, которые бросали на них окружающие: влюбленных интересовали лишь они сами.

Молодые люди, наконец, вышли за черту города и остались, наедине с великолепной панорамой лугов, еще не тронутых тлением осени и величественной гладью Днепра, прорезавшего зеленые холмы и впадины. С горы, на которой стоял Быхов, хорошо просматривалась местность на десяток километров вокруг.

– Просто загляденье! – констатировал Борис, обнимая подругу за плечи. – Теперь не удивляюсь, что здесь такие девушки родятся.

– А я-то думала, что тебе как офицеру больше подходит про всякие фортификации говорить, – зарделась от смущения Лариса, подставляя губы для поцелуя. – Здесь ведь противника будет, как на ладони видать.

– Плохо тактику нашей армии знаешь. Сюда ни один гад не сунется. Воевать на чужой территории будем!

Полк, где служил офицер-понтонщик Борис Соколов, дислоцировался в старинном замке, на который местные невесты бросали полные надежд взгляды.

Лариса познакомилась со своим избранником на танцах, а через полгода они поженились, несмотря на возражения матери невесты.

Василиса Анисимовна происходила из рода репрессированных помещиков, спаслась от гонений благодаря тому, что вышла замуж за бедняка. Вот и относилась ко всему советскому с затаенной ненавистью, а офицер Соколов в ее глазах был воплощением всего нового. Когда мать отчаялась отговорить Ларису от встреч с Борисом, она решила действовать через мужа, но опять потерпела фиаско.

– Дай Лариске своей жизнью жить! – отрезал Владимир Аксенин. – А Борис – парень хороший.

Перевод мужа в Пинск Лариса восприняла с облегчением. Косые взгляды, которые бросала на зятя грозная теща, обижали Бориса.

Прощание с родителями прошло не совсем гладко, но уже в поезде Лариса позабыла о своих тревогах. Рядом был любимый человек, а впереди – масса новых знакомств с интересными людьми.

Лариса склонила голову на плечо мужа и смотрела в окно вагона, за которым проплывали аккуратные, утопающие в зелени домики. На улице бушевала весна, приближался июнь 1941-го…

Перед Борисом Петровичем лежала старая фотография. Улыбчивые, открытые лица людей в форме были хорошо знакомы старику. На заднем плане виднелись массивные очертания высокой стены, увитой плющом. Здесь до 1941 года дислоцировался понтонный полк, одной из рот которого командовал лейтенант Соколов.

Изрытое морщинами лицо пенсионера осветила улыбка, а взгляд сосредоточился на человеке в центре фотографии. Из-под фуражки выбивалась непокорная прядь волос. В позе и повороте головы этого почти мальчишки сквозили властность и сознание собственного достоинства. Таким был Борис Петрович в дни своей молодости, когда все в жизни казалось легким и доступным. Скоро, очень скоро безжалостные жернова войны в пыль раскрошат хрустальные замки, которые строило пылкое юношеское воображение.

Старик горько усмехнулся и вновь перечитал письмо белорусского краеведа, который намеревался восстановить историю полка понтонщиков и просил Бориса Петровича припомнить фамилии сослуживцев. Кое-кого из товарищей по службе Соколов действительно помнил и уже начал писать их данные на чистом листе бумаге. Что касалось истории, то с этим было сложнее. Сложнее и трагичнее…

Осторожный стук в оконное стекло заставил Василису Аксенину вздрогнуть. Чуть пригасив огонек керосиновой лампы, женщина отодвинула ситцевую занавеску и в ужасе отпрянула от окна. Из темноты на Василису Анисимовну смотрело бледное, изможденное лицо. Правая щека мужчины была покрыта коркой грязи и запекшейся крови. Услыхав испуганный возглас жены, к окну подошел Владимир Аксенин.

– Борис?!

– Я. Впустите…

Войдя в коридор, лейтенант Соколов устало рухнул на табурет.

– Со мной еще двое ребят. Весь полк под Бобруйском вдрызг разбили…

Глухой шепот сменился рыданиями, которые Борис с трудом подавил, и вытер слезы, прочертившие на грязных щеках светлые дорожки.

– Как Лариса?

– Ты у нас спрашиваешь?! – всплеснула руками Василиса Анисимовна. – Куда дочку подевал, ирод?!

– К вам отправил! – изумление на лице сменилось отчаянием. – Еще до того, как этот ад начался!

Теща была готова наброситься на зятя с кулаками, но за Бориса вступился, обычно терявшийся на заднем плане, тесть.

–  Успокойся! Не видишь разве, в каком он состоянии?

Облик офицера-понтонщика действительно внушал жалость. От былого лоска не осталось и следа. Гимнастерка превратилась в лохмотья, на месте содранных знаков отличия торчали нитки, а разбитые вдрызг сапоги держались на ногах только благодаря обрывкам веревки.

– Уходи, Борис! – глотая слезы, Василиса Анисимовна указала зятю на дверь. – Ларису не уберег, а теперь хочешь и нас угробить! Если узнают, что беглого красноармейца прячем, всех расстреляют!

Тесть нагнал Соколова на улице и протянул туго набитый вещмешок.

– Здесь гражданская одежда, продукты. Прости, Боря, больше ничем помочь не могу. Время, сам знаешь, какое…

Окруженец кивнул головой.

– Знаю. Может, повезет, к своим выберусь… Лариса обязательно к вам придет. Берегите мою девочку…

– Удачи тебе!

Борис, прихрамывая, скрылся в темноте, а Аксенин в тягостной задумчивости поднялся на крыльцо. Внезапно ночную тишину разорвали короткие и хлесткие, как удары кнута, немецкие фразы, за которыми последовала автоматная очередь и несколько ответных винтовочных выстрелов. Владимир старательно запер дверь на все засовы.

– В кого стреляли? ~- встревожено поинтересовалась жена.

– А я почем знаю?! – с неожиданной злостью рявкнул супруг. – Гаси свет!

…Борис Петрович пошаркал в зал и достал из мебельной секции шкатулку, оклеенную цветной бумагой. Из-под стопок документов и фотографий из семейного архива старик извлек пожелтевший от времени конверт. На полированную поверхность стола выпали фотография девушки и официальный бланк с несколькими отпечатанными строками и выцветшей печатью. Это было все, что осталось у Соколова от его первой жены. Их совместная жизнь была короткой, как и военная биография Бориса Петровича.

После первых боев понтонный полк попал в окружение. Выбраться из этой кровавой мясорубки удалось немногим, а те, кто выжил, впоследствии позавидовали погибшим. Борис Соколов попал в плен в какой-нибудь сотне метров от дома родителей Ларисы. Затем был лагерь на территории Польши, а вскоре – отправка в Германию.

Среди людей, больше походивших на скелеты, которых в 1945 году освободили войска США, был и Борис Соколов. Лишь чудо спасло бывшего офицера от особистских жерновов и сталинских лагерей. Но, даже получив документы и устроившись на работу в Ленинграде, где на первых порах ему помогала сестра, Борис Петрович каждый день ждал ареста. Только с началом хрущевской оттепели Соколов почувствовал себя в относительной безопасности. Работал по специальности инженером разводных мостов, побывал в Угличе на могиле родителей.

В 1955 году он послал запрос относительно судьбы Ларисы. Ответ гражданских властей был коротким.

Сейчас пенсионер Соколов с трудом различал полустершиеся буквы на стандартном бланке, но содержание текста ответа, пришедшего из архива, он знал наизусть:«…боец 111-го партизанского полка Быховской военно-оперативной группы Лариса Соколова пропала без вести…».

Получив это известие, всколыхнувшее в душе пронзительную боль по утраченной любви и прошлые обиды, Борис Петрович решил, что с маленьким городком на Днепре его больше никто и ничто не связывает.

Теперь же, по прошествии стольких десятилетий, старик вновь и вновь перечитывал фамилию и инициалы краеведа, приславшего письмо, и чувствовал, что его сердце бьется так сильно, словно готово выпрыгнуть из груди.

С каждой минутой крепла уверенность: наивная девчонка в ярком ситцевом платье оставила после себя нечто большее, чем старую фотографию, архивный бланк и незаживающую душевную рану.

…Полуживая от голода и скитаний Лариса Соколова добралась из Пинска до дома родителей. Позже она ушла к партизанам, оставив на попечение отца и матери двухмесячного сынишку Валерия. На все их уговоры и слезы Лариса отвечала, что обязана отомстить оккупантам за гибель мужа.

Дрожащие от старости и волнения пальцы Бориса Петровича с трудом попадали в отверстия телефонного диска. В комнате стоял острый запах валерьянки. Соколов сверялся с письмом краеведа, в котором среди прочего имелся и номер домашнего телефона. Длинные гудки прервались, и мужской голос, звучащий издалека, наконец, ответил.

– Здравствуйте, – Соколов сглотнул ком, подступивший к горлу. – Из Санкт-Петербурга беспокоят. Вы Валерий Борисович Аксенин?

– Здравствуйте. Сейчас отца позову.

Приглушенные голоса и детский смех, которые слышались в трубке, делали ожидание невыносимо долгим.

Борис Петрович заранее приготовил несколько фраз, но когда ему ответили, лишь сдавленно прошептал:

– Валера, отец звонит…

Через несколько дней в санкт-петербургскую квартиру Бориса Соколова вошел пожилой мужчина в роговых очках. Вместо приветствия Борис Петрович неожиданно сказал:

– А я-то боялся, что не смогу своего шестидесятилетнего сына узнать.

Старик и его гость крепко обнялись. За их встречей заворожено наблюдал юноша.

– Прямо как я на довоенной фотографии, – Борис Петрович с улыбкой сделал шаг навстречу второму визитеру. – Как зовут-то, внучок?

– Борисом.

В Белруси, куда Борис Соколов выехал с сыном и внуком, его встречали невестка, внучка и двое правнуков.

Эта встреча была  чистой случайностью. Бориса Петровича, который с начала войны числился в списках без вести пропавших, отыскал энтузиаст-краевед из Беларуси. О Соколове было известно лишь то, что он родился в Угличе и из ближайших родственников имел только сестру в Ленинграде.

Когда запрос в Санкт-Петербург дал неожиданный результат, то, под видом музейного работника, Соколову написал его сын Валерий.

К себе Борис Петрович уже не вернулся. Последний год жизни он провел вместе с сыном, внуками и правнуками, побывал на могилах родителей Ларисы. По странной прихоти судьбы гора, с которой любовались окрестностями молодой офицер и его подруга, стала последним пристанищем Бориса Соколова. Кладбище, в довоенные годы находившееся в отдалении, сильно разрослось, спустившись к заливным лугам.

С места, где стоит надгробие Бориса Петровича, хорошо виден Днепр и многочисленные, окаймленные кустарниками, озерца. Окружающая природа по-прежнему пронзительно красива. Несмотря на бурный поток лет и калейдоскопическое мелькание судеб, здесь ничего не изменилось. Может, и к лучшему…

* Фамилии, имена, а также отдельные детали, не оказывающие существенного влияния на суть историй, изменены.

 СЕРГЕЙ АНТОНОВ